– Так ты и меня любишь? – спросил Зидоров и задумчиво нахмурился.
– Конечно, люблю! – простодушно улыбаясь, ответил Тузиков. Солнечный луч, отразившись от чьего-то окна, упал в его стакан и преломился в прозрачной благости.
– И Кутюхина Петра? И Григорича? И Рыжего? – продолжал допрос Зидоров. Тонкий паучок показался на краю стола и замер, явно прислушиваясь к разговору.
– Всех, всех люблю! – повторил Тузиков и прикрыл глаза. Ветер мягко гладил его лицо, издалека доносились звуки музыки, и всё было хорошо.
– И паука этого любишь?
– И паука.
– А вот если я его сейчас прихлопну?
Тузиков открыл глаза и попытался перехватить руку собеседника, но не успел. Зидоров брезгливым щелчком сбросил серенькое пятнышко с ладони и с любопытством посмотрел на Тузикова.
– Ну как, теперь ты меня уже меньше любишь?
Тузиков помолчал, будто взвешивая свои чувства, и твёрдо сказал:
– Нет, не меньше. Но по-другому. Будто раньше любил тебя поверхностно, а теперь и в глубину.
– Ты это, поосторожнее со словами, – проворчал Зидоров. – И куда ж это старик запропастился? Ну ладно, давай без него.
Они чокнулись; звон стаканов был короток, но хрустален. Зидоров выпил одном глотком, а Тузиков только пригубил, поставил стакан и снова закрыл глаза.
Послышались грузные шаги.
– А, вот и ты. А мы уж решили, что не вернёшься, без тебя продолжили.
Старик зашёл в беседку, медленно сел и пробормотал себе под нос:
– Куда спешить-то?
Длинным желтоватым пальцем он залез в свой стакан, ловко подцепил плавающую там соринку и стряхнул её на землю, вытер палец о штаны и только после этого выпил, спокойно и легко, словно воду. Тузиков сидел неподвижно и тихо посапывал.
– И Обаму любишь, и этого, Асада? – спросил Зидоров и ткнул его в бок.
– А, что? – встрепенулся Тузиков. – Да, конечно, конечно… я, наверное, сейчас посплю немножко…
Он приподнялся со скамейки, оглянулся по сторонам и, не найдя ничего лучшего, устроился прямо на дощатом настиле. Зидоров вздохнул, встал из-за стола, снял с себя куртку, скатал её и подложил под голову Тузикову. Тот довольно улыбнулся и тут же отключился.
– Ладно, теперь и я пойду отолью, – сказал Зидоров и удалился в сторону кустов.
Старик налил, неторопливо выпил и о чём-то задумался, неподвижно глядя перед собой.
Зидоров вернулся нескоро; через плечо его висела холщовая сумка. Старик так и сидел у стола, а Тузиков спал, перевернувшись на спину и широко раскинув руки. Вечерние тени гуляли по его лицу, будто павлины в зоопарке.
– А ну помоги мне, – неожиданно жёстко сказал Зидоров старику, – придержи его.
Старик непонимающе на него посмотрел, но во взгляде Зидорово было нечто такое, что заставило его встать, подойти к Тузикову и, кряхтя, присесть рядом на корточки.
– Обними его, – сказал Зидоров и достал из сумки молоток и несколько длинных гвоздей.
– Чего это ты удумал? – удивлённо спросил старик, но тут же осёкся, навалился на спящего и прижал его всем своим неудобным телом. Тот причмокнул во сне и улыбнулся.
Зидоров опустился на колени, аккуратно развернул ладонь Тузикова, приложил к её середине гвоздь и одним ударом молотка вогнал его наполовину. Тузиков дёрнулся, но старик был тяжёл и крепко держал его на полу.
– Что это? – пробормотал Тузиков.
– Это тебе за любовь твою, – сладковатым голосом ответил Зидоров, обошёл лежащих и стал ногой на вторую руку Тузикова. – Любишь по-прежнему? Или сильней? Острей? Глубже?
– Что ты делаешь? – сдавленным голосом прокричал Тузиков. – Зачем это?
– Так любишь? Любишь?
И гвоздь ушёл во вторую ладонь. В груди Тузикова что-то булькало, старик оцепенело придавливал его тело, а Зидоров деловито присматривался, как бы теперь разобраться с ногами.
– Что бы мы без твоей любви делали, – проговорил он, сгибая одну тузиковскую ногу в колене, и всадил гвоздь в ступню.
– Без неё были бы не люди, а сущие звери, – сказал он и вбил гвоздь в другую.
– А как поднимать будем? – глухо спросил старик, не вставая.
– Об этом я ещё не думал, – ответил Зидоров. Он встал, подошёл к столу, налил в стакан и выпил одном махом.
– Отпусти его, – сказал он, – теперь он никуда не денется.
Старик тяжело поднялся, стараясь не смотреть на лежащего, и побрёл к скамье. Тело Тузикова мелко дрожало, он пытался что-то сказать, но не мог.
– Любишь? – переспросил Зидоров. – Ась? Не слышу!
Он налил себе ещё, посмотрел на старика и налил и ему. Они выпили. Зидоров приподнял бутылку; на дне плескалось ешё немного. Он подошёл к Тузикову и со словами «За любовь!» тоненькой струйкой вылил остатки ему на губы.
Тузиков закашлялся, потом затих; взгляд его упёрся в крышу беседки и замер, будто тоже прибитый гвоздём.
– А поднять его мы сами не сможем, – наконец, огорчённо сказал Зидоров, – пошли за подмогой сходим.
Они вышли из беседки и направились к ближайшему дому.
Тузиков всё так же неотрывно глядел в крышу, губы его шевелились. Если бы кто-нибудь был рядом, он бы, возможно, и услышал что-нибудь. А так все его слова уходили в никуда. Хотя именно сейчас они означали больше, чем когда-либо в его жизни. Но он всё шептал и шептал, шептал и шептал, шептал и шептал…
Когда они вернулись, в беседке никого не было, и только паучок скользил по остаткам пиршества.
11.10.2013